и потолок, как в истории с Савельевским «гвоздем». За полчаса я управился и вынес кровавый мусор в большой деревянный ящик-помойку возле нашего барака.
После обеда Прохор Семеныч принялся заполнять ход операции в истории болезни. Сытый Конович благодушно покуривал под форточкой.
– Кстати, Прохор, нужно материал подготовить. Сейчас машина пойдет в патанатомию.
– Я направления написал, – ответил Семеныч, – все готово. Евгений, где нога? Ты её в контейнер положил?
– Какая нога? – спросил я, медленно холодея, догадываясь, что сотворил что-то страшное.
– Какая-какая… обычная. Которую оттяпали мы сегодня… Где она?
– В помойке.
– Что? Где? Ты рехнулся? Ты что, её выбросил?
– Ну да. Мне ж не сказали ничего… Я её со всем мусором и того… оприходовал.
– Я сейчас тебя, вредитель, оприходую, – заорал Конович. – Нет! Не его, кретина, а тебя, Прохор, мудозвон недоделанный. И дуру эту Ланёк! Почему не объяснили санитару, что делать с материалом? Совсем идиоты? Он тут без году неделя!
– Так он это… Справлялся хорошо…
– Дать бы тебе, Прохор, по голове, чтобы потом с нуждой в штаны справлялся хорошо! – с чувством сказал заведующий и, обернувшись ко мне, застонал: – Ну, а ты-то что стоишь? Бегом! Ищи ногу! Верни её! Все под суд пойдем, и ты вместе с нами!
К поискам конечности я отнесся ответственно. Волноваться было собственно нечего, я твердо помнил, что выбросил её в деревянную помойку вместе с остальным мусором. В процедурке я разжился перчатками. На шкафу в ординаторской обнаружилась прошлогодняя пыльная «Комсомолка» и перекочевала в мой карман. Грозную палку от швабры с гвоздем на конце я добыл у Чёорешь.
Оставалась сущая мелочь: поборов брезгливость, расковырять помойку, добыть ногу и со щитом (в смысле, с ногой) вернуться в ординаторскую. Я уже представлял, как иронически улыбаясь, кладу газетный сверток на стол заведующего: «А вот, Петр Конович, и ваша нога, хе-хе!»
Возле помойки меня сразу что-то насторожило. А именно – дружная стайка, особей шесть-семь бродячих собак. Животинки вели себя мирно, но мусор, разбросанный вокруг ящика, указывал на то, что ревизия помойки уже проведена. Чуть в стороне от остальных кабысдохов независимо помахивал толстым, нахальным хвостом явный вожак, этакий Белый Клык из книжек моего детства.
В зубах он держал мою ногу.
Он явно не собирался бросать её. Смотрел мне в глаза честно и гордо, словно говоря: «Вот я молодец какой, ногу добыл! А ты так можешь?»
Стало ясно, что наступило время борьбы за лидерство. Опустив палку пониже, чтоб не спугнуть Белого Клыка, я присел, протянув в его сторону сложенную горстью руку, имитируя угощение, и умильно поманил:
– На, на, собаченька!
Пес заинтересовался. Ногу он понятно не выпустил, но уши навострил и подошел совсем близко, пытаясь, сквозь ароматы ноги уловить запах возможного лакомства.
Момент был решительный. Я прыгнул вперед и попытался выхватить конечность из его пасти, но Белый Клык явно не был расположен к дележке и обмана не прощал. Каким-то неуловимо гадючьим движением, увернувшись всем телом, он рыкнул на меня, не шутя и вздернув верхнюю губу, продемонстрировал огромные, но вовсе не белые, а желтые клыки.
Мне стало не по себе. В секунду вдруг представилось, как эта стая под его предводительством постоянно обирает помойку травматологии. Да мало ли что там еще выбрасывают! Может он пес-людоед?
Мирная фаза операции завершилась. С криком: «Отдай ногу, тварь!» – я вознес над головой меч возмездия в виде палки с гвоздем и бросился на людоеда.
Заметив палку, собаки отлаиваясь, начали уходить врассыпную, но я видел только одну из них – проклятого бело-желтого Клыка-Людоеда.
Он отступал от меня, вроде бы и не слишком торопливой трусцой, оборачиваясь по-волчьи всем туловищем и рыча, но где мне было угнаться за ним на своих двоих. Положение спасало лишь то, что погоня происходила в глухом районе частных домов, каждый из которых был окружен двухметровыми заборами, а за ними заходились хрипящим лаем цепные псы, почуявшее неладное.
Улочки петляли пьяно, и Белый Клык, отвлекаясь на зазаборный лай, не слишком разгонялся. А может быть, он просто заманивал меня коварно в свое логово, чтобы, улучив миг, перекусить мое молодое горло и растерзать на части?
Не знаю, чем бы все это кончилось, поскольку я бы не отступил, но из конца улицы выехал вдруг нам навстречу ментовской «уазик».
Милиционеры, безусловно, увидели странное зрелище, а именно: крупного кобеля с непонятной поноской в зубах и бегущего за ним долговязого молодого брюнета в коротком, заляпанном кровью белом халате и гвоздистой палкой в руках.
Двое патрульных, остановив машину, вышли. Белый Клык бежал прямо на них.
– Держите его! – закричал я из последних сил. – Держите! Он ногу украл!!! Стреляйте в людоеда!
Один из милиционеров не спеша расстегнул ремень. «Что он делает? – пронеслось вихрем в моей голове. – Неужто, чтоб достать пистолет, надо снять кобуру с ремня?»
Милиционер, словно нехотя, перехватил ремень за конец, и когда Белый Клык попытался проскочить мимо него, резко, со всей дури, вытянул его пряжкой по хребтине. Людоед взвизгнул как позорная болонка и (о счастье!) бросив ногу, кинулся наутек.
Задыхаясь, я подбежал к машине. Милиционер с погонами лейтенанта носком сапога пошевелил черно-синюю ступню и поднял на меня свинцовый взгляд. Сержант, бывший при нем, медленно начал перемещаться мне за спину.
Я понял, что пришло время хоть что-нибудь сказать.
– Здравствуйте! Это моя нога! – твердо произнес я.
Страж порядка скептически оглядел мои вполне здоровые ноги.
– Третья, что ли? – спросил он небрежно.
– Нет! Просто моя. Больничная. Вот халат. Я – сотрудник городской больницы, – потряс я грязными полами кровавого, как царский режим, халата. – И эта нога – государственная!
– Где-то я тебя уже видел, сотрудник, – подозрительно произнес милиционер. – Документы есть?
– Я в ДНД участвую, – соврал я.
– Комсомолец? – спросил мент. Ему явно наскучило общение и со мной, и с ногой.
– А как же! – браво ответил я. – Конечно, комсомолец. Три принципа, шесть орденов, все дела!
И добавил зачем-то:
– В армию через два месяца!
– Ладно, – сказал лейтенант, – забирай нахер свою ногу, парень, и уматывай. Сержант! Поехали.
Хлопнули двери. «Уазик» уехал, обдав и меня, и ногу холодной осенней пылью.
Я присел на корточки. Злосчастная конечность, и без того неблестяще выглядевшая, окончательно утратила привлекательность. В моем кармане, зашуршав, напомнила о себе газета. Я извлек прошлогоднюю «Комсомольскую Правду». Развернул. Заголовок статьи «Рагу из Синей Птицы», бойкого пера Кривомазова, при участии Виктора Астафьева, оживил вялые воспоминания о драке в школьном туалете из-за музыкальных разногласий. Всего-то чуть больше года прошло, а как все далеко и как все бессмысленно, словно в чужом сне…
Мне почему-то расхотелось триумфа. Мне расхотелось класть на стол сверток с мертвой ногой и улыбаться при этом иронически. Вряд ли я стал умнее тогда. Может быть, лишь немного старше. Или же просто холодная пыль осени первый раз в жизни легла на мое сердце. Я аккуратно завернул ногу в газету и не спеша зашагал обратно в Травму.
После этого рассказа, мне, разумеется, есть за что предложить выпить. Ну, хотя бы за чудный литературный дар Виктора Астафьева. Или за необъяснимый феномен «Машины Времени».
Можно было бы выпить за гуманизм органов правопорядка. Или за художественные произведения карандашом по гипсу. Или, без затей, за человеческое отношение к животным. Но произнесу я свой тост за то, чтобы мы всегда что-то искали и главное, – всегда достигали искомого! Поехали!
16. Властелин Вселенной
Властелина Вселенной звали Корней Иванович, как Чуковского.
А женат он был на Галине, дочери Брежнева…
Впрочем, лучше начнем по порядку.
В первый же день работы в психиатрической больнице Туймадска мне, видимо в качестве инициации, предложили присоединиться к главному ритуалу.
Ровно в одиннадцать часов утра доктора, шелестя ангельским крахмалом халатов, в сопровождении старшей сестры, дежурной сестры и трезвого санитара, начинали обход. Обход нельзя было отменить или отложить, малейшие попытки отклониться от канонов сакральной традиции, вызывали
